В Париж на выходные - Страница 25

— Пако! — крикнул Сакс. — Тебе письмо.

Я в тот момент работал за стойкой. Почтальон попросил показать мои права — я уже получил их, хотя машину мы еще не купили, — попросил расписаться в журнале и вручил мне конверт. Я вскрыл его, замирая в душе: вдруг это привет от Конторы? Я не ошибся.

Привет назывался наследство.

Их тоже можно понять. Вы засылаете сотрудника на оседание, то есть на постоянное жительство в чужой стране. Он там — абсолютный ноль: ни должности, ни связей, ни особых перспектив. Сколько лет должно пройти, пока безвестного кубинского эмигранта примут на работу, где он может получить доступ к интересующей Контору информации? Поколение! Да-да, на самом деле, интерес может представлять сын сотрудника. Если, конечно, он не будет считать своей родиной Соединенные Штаты Америки и не заложит отца со всеми его шпионскими связями.

Второй вариант — связной. Вам передают на связь уже завербованного агента, который в состоянии добывать нужную информацию, но не доставлять ее по назначению. Нужно передаточное звено, не вызывающее подозрений в среде обитания агента и, с другой стороны, вполне способное совершать поездки в города, где есть советские представительства. Большинство из нас к такой работе и готовились.

В первую же неделю после приезда в Сан-Франциско я послал открытку своей единственной старой тете на Кубу. Я ее даже видел перед отъездом — старушка была цветущим тридцатилетним мужчиной, курящим сигару под полосатым тентом. И вот теперь, почти через три года после нашего отъезда с Кубы, тетя умерла, оставив своему единственному племяннику акции, которыми еще с докастровских времен управляла брокерская контора в Майами. Распорядившись об их продаже, мы с Розой выручили не безумно большую, но позволяющую новый старт сумму, которая после вычета налогов составила 11 тысяч 628 долларов.

Мы сидели на скамейке в университетском парке на холме с работником советского консульства, представившимся либо честно, либо из-за недостатка воображения Арменом. Внизу проходила дорога, за нашими спинами раздавались веселые голоса и смех студентов, расположившихся прямо на траве.

Я всё думал о том, как бы было хорошо, если бы меня оставили в покое, и мы продолжили бы проживать наши долгие, долгие дни. Мы с Розой любили друг друга, у нас росли чудесные двойняшки, Калифорния была открытой и дружелюбной. (Та сцена с пуэрториканцем в Майами была боевым крещением: с тех пор и по сей день я никогда не сталкивался в Штатах с чем-либо подобным.) В свой выходной, во вторник, мы часами гуляли по улицам Сан-Франциско, радуясь, что живем среди всего этого очарования. И вот теперь всё придется менять!

— Да вы не слушаете меня! — вдруг заметил мой собеседник. — Вас что-то беспокоит?

Я посмотрел на него. Ему было под пятьдесят, почти лысый череп, большой крючковатый нос и глубокие печальные армянские глаза.

— Мы слишком долго не объявлялись, — сказал он за меня.

Я промолчал. Мы жили своей жизнью почти четыре года.

— Давайте так, — решил Армен, — определяйтесь не спеша. Нас пока устраивает, что вы в Сан-Франциско, и пока мы готовы ограничиться разовой помощью. Я бы на вашем месте вложил полученные деньги в бизнес вашего хозяина, если он согласится. Я так понимаю, отношения у вас хорошие.

— Хорошие.

— Я не настаиваю. Если эта сумма покажется ему слишком маленькой, оставьте ее себе на учебу. Потом еще что-нибудь придумаем.

— Хорошо. А какая помощь от меня нужна сейчас?

— Сущая ерунда. Вот посмотрите!

Я взял фотографию. Она была сделана на «поляроиде» и запечатлевала пару, сидящую за ресторанным столом с возвышающейся среди тарелок плетеной бутылкой вина. Судя по багровому цвету лица и масляному блеску в глазах, мужчина лет пятидесяти пяти от этой бутылки успел отхлебнуть уже немало — или это была не первая. Чувствовал он себя королем и, позируя для снимка, небрежным жестом приобнял свою спутницу. Женщина была полной крашеной блондинкой лет под сорок с невероятной, советского вида «халой» на голове и в розовой кофточке с люрексом. Довольно миловидное лицо, но банальное и уже округлившееся, что называется, мечта гарнизона.

— Кто из них? — уточнил я.

— Официант.

Я присмотрелся. Действительно, на снимке был и третий человек, в белой рубашке, красной бабочке и с подносом в правой руке. Он, видимо, не желая мешать фотографирующимся, а, возможно, и по другой причине, отошел назад, и вспышка едва-едва осветила его. Так что уже при скромном поляроидном качестве лицо его было лишь бледным пятном с темными подтеками от недостатка света. Единственной чертой, которую можно было выделить, были очень тесно посаженные друг к другу глаза. Я сам интроверт, и глаза у меня поэтому сдвинуты к переносице, но у этого официанта это была просто двустволка. И выражение взгляда было напряженным, пугающим, как наставленные тебе в лицо два ствола.

— Мы пробовали увеличить фотографию, но получалось только хуже, — извиняющимся тоном произнес Армен.

— И что этому привидению может от меня понадобиться? — спросил я, возвращая фотографию.

— Он может подойти к вам в любой момент — он знает, как вас искать. Он скажет: «Давненько вы к нам не заходили». И на ваш вопросительный взгляд уточнит: «Пицца наполетана». Тогда вы его вроде бы узнаете и ответите: «Да, действительно. Но когда ты сам работаешь в ресторане, хочется домашней пищи». После этого он объяснит, что ему нужно, скорее всего, он вам что-то передаст. Он не знает ни кто вы, ни на кого работаете.