В Париж на выходные - Страница 34

16

Я доел свой сэндвич и теперь уничтожал фисташки с нектаринами, запивая всё это смесью оттаивающего вина из морозильника и только что купленного теплого «сансерра». Температура напитка получалась как раз такая, как надо. Ход моих неспешных воспоминаний был прерван Бахом. Он предварял голос моей жены Джессики, как всегда, чуть сонный. Я был рад, что она позвонила: все эти операции для Конторы — и та давняя, и эта — не оставляли у меня ничего, кроме ощущения, что меня используют. А тут еще моя специальная видеокамера с арбалетом, закрепленная в боевом положении на струбцине. Я хотел в Нью-Йорк, в наш несуразный, переделанный из отеля, дом на 86-й улице рядом с Центральным парком.

— Солнышко, я звоню тебе из-за Бобби! — с места в карьер начала Джессика.

По ее голосу было понятно, что с нашим сыном ничего страшного не случилось, просто он ее чем-то огорчил.

— Что с ним?

— Он пришел из школы, наглотавшись гадости.

— Типа виски?

— Хуже! Ему ребята постарше дали какую-то прозрачную пластиночку, которая растворилась на языке.

— Экстази?

— Наверное.

— Дай мне его.

— Если он в состоянии. Сейчас посмотрю!

Началось! Я всегда с ужасом ждал момента, когда взрослая жизнь доберется до нашего мальчика. Это случилось в тринадцать лет. Джессика в такие моменты теряется.

Бобби взял трубку.

— Да!

— Что скажешь, сын?

— Папа, я знаю, что ты мне скажешь.

Бобби был всё еще навеселе, но уже и немного напуганным.

— И что именно?

— Что я дурак.

— Ну, почему же? Ты что, так дорого заплатил за свое счастье?

— Нет, они мне дали бесплатно.

— Да? И как ты думаешь, это потому что они такие хорошие люди? Им хорошо, и они хотят, чтобы всем было хорошо!

— Нет.

— А почему?

— Наверно, они хотят посадить меня на колеса. Сначала будут давать бесплатно, а потом, когда я без них не смогу, будут требовать денег.

— И как тебе такая перспектива?

— Пап, ну я же не дурак!

— Ты только что утверждал обратное.

— Нет, это ты должен был решить, что я дурак. А я просто решил попробовать, чтобы знать, что это, и больше уже не стремиться узнать. Один раз, на халяву!

— Тебе что, не понравилось?

— Нет, у меня башка трещит.

— Ну, алкоголики, знаешь, как похмелье снимают? Рюмочку с утра, и всё по новой!

— Нет, я больше не хочу.

Бобби замолчал. И я тоже ничего не говорил. А что тут скажешь?

— Пап, мне жаль, что я огорчил вас с мамой.

— Это хорошо, что тебе жаль, — вздохнул я, но всё же счел нужным усугубить. — Возможна еще одна причина, по которой эти хорошие люди хотели сделать тебе хорошо. Помнишь, мы говорили с тобой, чего могут добиваться от тебя определенного рода мужчины?

Это был точно выверенный удар. Я с полгода назад, не дожидаясь, пока за меня это сделают они сами, объяснил Бобби, кто такие гомосексуалисты и педофилы. И сейчас сознательно наслал на него вторую волну отвращения.

— Папа!

Первый взрыв возмущенного отторжения, потом задумался. Его мать ведет себя точно так же.

— Хотя, ты знаешь, один из этих парней, Вик… Он так погладил меня по щеке… Ой, меня сейчас вырвет! Мам, держи!

Он, видимо, передал телефон матери и выбежал из комнаты.

— На первый раз хватит? Джессика! Ты здесь?

— Не знаю, от твоих ли слов, или как запоздалая химическая реакция, но нашего мальчика сейчас рвет в туалете, — бесцветным голосом отозвалась моя жена.

— Это хорошо! Это от моих слов. Наверное, для первого разговора достаточно.

— Прости, я пойду посмотрю, как он, — заторопилась Джессика. — Я позвоню тебе перед сном.

— Я уже ложусь, у нас полночь. Но если что не так, конечно, звони.

— Конечно, милый. Целую тебя.

— Звони, звони! И, может, в школу его завтра не пускать?

— Я позвоню тебе завтра утром, и мы решим по его состоянию.

— Хорошо, спокойной ночи!

— Это тебе спокойной ночи — у нас шесть вечера. Целую тебя.

Я даже встал и сделал несколько шагов по темной комнате — свет я не зажигал.

Мое отношение к сыну меняется, как колебания маятника. То мне хочется, чтобы он никогда не взрослел и оставался маленьким, занятным, рассудительным кузнечиком, цепляющимся за мою руку, когда мы шагаем куда-то вместе, и болтающим, болтающим без передышки, время от времени забегая вперед и заглядывая мне в лицо. В другие моменты, когда я замечаю, как он уже вырос и как разумно иногда рассуждает, я хочу, чтобы он как можно скорее стал взрослым — человеком, с которым мы можем поговорить на серьезные темы, пойти выпить пива, поехать отдыхать вдвоем как два приятеля. Промежуток между двумя этими состояниями меня пугает — мне кажется, что Бобби может покинуть одно состояние и не перейти в другое, что он пойдет по кривой дорожке, что я его потеряю. Я вдруг подумал о Кончите с Карлито — для них этот самый опасный период был бы сейчас уже давно позади.

Эта мысль заставила меня выглянуть на улицу — дежурное сканирование. Окно Метека по-прежнему открыто, и занавеска мечется в нем парусом. Сквозь решетчатые ставни светятся несколько окон на третьем этаже. На четвертом, прямо напротив моих, два окна открыты, но света в них нет.

Куда делся Метек? Вернулся до меня и давно спит в своем номере? Загрузился куда-нибудь в «Фоли-Бержер» и появится только на рассвете? В любом случае, вернуться в отель он может только на такси, я его услышу.

Еще одна мысль пришла мне на ум — ночь, как известно, усиливает пограничные состояния. Я весь вечер проторчал у открытого окна, пусть в глубине комнаты и не зажигая света. А если и за мной кто-то следит? Вон хоть из этих открытых окон напротив?